Зловещее в сказах Бажова

Abstract

P. P. Bazhov’s tales are considered through the prism of S. Freud’s theory of the uncanny (Unheimlich). The analysis focuses on the previously unstudied motifs of death and sexuality in the tales and connects the inner atmosphere of Malachite Casket with the atmosphere of fear and terror, which accompanied the creation of tales, as well as substantiates the new interpretation of The Mistress of the Copper Mountain as an alternative to the nationalism of Stalin’s epoch. The phantasm of escape, clearly present in the tales, corresponds to the situation of escape from Soviet history. The elimination of historical traumas by means of sinister images connects Bazhov’s creative work to magical historism (A. Etkind). Bazhov’s tales were at once frightening for the Soviet reader, as they told of death, fatal temptation and paralyzing impotence in one’s hometown, but also soothing, since they made it possible to articulate the trauma resulting from the historical loss of local culture and the fear of grand motherland. Thus, Bazhov’s tales resonated within the Soviet individual and the collective unconscious. This can explain the success of Malachite Casket with generations of Soviet people and the tale’s cultural untranslatability.

Сказы П. П. Бажова рассматриваются в контексте теории З. Фрейда о зловещем (Unheimlich). Предлагаемый анализ позволяет выделить такие, ранее не становившиеся предметом специального рассмотрения мотивы сказов, как смерть и сексуальность, связать внутреннюю атмосферу «Малахитовой шкатулки» с атмосферой страха и террора, сопутствовавшей рождению сказов, а также обосновать новую интерпретацию Хозяйки Медной Горы как своеобразной альтернативы национализму сталинской эпохи. Фантазм бегства, отчетливо проявившийся в сказах, соотносится с ситуацией бегства от советской истории. Вытеснение исторической травмы через зловещие образы помещает сказовое творчество Бажова в контекст тенденции «магического историзма» (А. Эткинд). Сказы пугали советского читателя зрелищем смерти, гибельного соблазна и парализующего бессилия в родном месте и одновременно успокаивали тем, что позволяли артикулировать травму исторической утраты локальной культуры и страха перед «большой» Родиной. Таким образом, сказы Бажова вступали в контакт с советским индивидуальным и коллективным бессознательным. Этим можно объяснить популярность «Малахитовой шкатулки» среди советских поколений и практическую культурную непереводимость сказов.