«Территория угрозы»: запрет общин гернгутеров в Лифляндии и местное общество в 1743 году

Abstract

Представлен анализ изданного императрицей Елизаветой Петровной 16 апреля 1743 г. именного указа – первого в Российской империи, направленного против гернгутеров. В историографии он цитируется по вторичным источникам и трактуется как указ, направленный против гернгутеров-миссионеров, несмотря на то, что еще Й. Экардт (1876), а недавно О. Тайгелер (2006) помещали его в контекст истории гернгутских общин в Лифляндии. Содержание и реализация указа 1743 г. в статье анализируются в контексте развития общин гернгутеров в Лифляндии, включая остров Эзель, в 1720–1730‑е. Документы следственного дела против гернгутеров, отложившиеся в фонде Тайной канцелярии (РГАДА) и частично повторяющиеся в деле, которое вела Юстиц-коллегия лифляндских, эстляндских и финляндских дел (АВПРИ), показывают, что в Петербурге в 1743 г. не видели угрозы в проповеди гернгутеров и даже не имели представления о содержании учения. Указ требовал прежде всего поимки графини фон Цинцендорф, проведшей несколько месяцев в Петербурге с не совсем ясными целями, и не был направлен и против немногочисленных миссионеров, желавших проникнуть через территорию империи в страны Азии: они попали в поле зрения канцлера А. П. Бестужева-Рюмина и кабинет-министра И. А. Черкасова позднее, а их переписка свидетельствует о том, что принятые против лидеров общины меры коренились во внешнеполитических обстоятельствах. Главной угрозой центральной власти оказались комиссии, созданные годом ранее местными дворянскими выборными органами – ландтагами и обер-консисторией для расследования деятельности гернгутеров в Лифляндии. Независимая от имперского центра деятельность, вытекавшая из автономии прибалтийского дворянства, и вызвала самые большие подозрения в 1743 г. в Петербурге, где имели смутное представление о правах и привилегиях остзейского дворянства в империи, хотя и подтвержденных Ништадтским миром. Фактически местное дворянство, само в значительной степени находившееся под влиянием гернгутеров, оказалось в сложном положении, разрываясь между своей приверженностью учению и необходимостью оставаться лояльным петербургской власти, исполняя требования именного указа 1743 г.

This article analyses the decree issued by Empress Elizaveta Petrovna on April 16, 1743, the first in the Russian Empire and targeting the Herrnhut Brethren Community. It has been mentioned in historiography but quoted from secondary sources and interpreted as a decree directed against the missionaries, even though J. Eckardt (1876) and, recently, O. Teigeler (2006) put it in the context of the history of the Herrnhut communities in Livonia. The author analyses the content and implementation of the decree of 1743 in the context of the development of the Herrnhut communities in Livonia, including the island of Ösel, in the 1720s–1730s. The documents of the investigative case against the Herrnhut communities preserved in the fund of the Secret Chancellery (RGADA) and partly copied in the investigation dossier compiled by the College of Justice for Livonia, Estland, and Finland and kept in the fund of the College of Foreign Affairs in AVPRI, reveal that by 1743, the St Petersburg authorities did not consider the sermon of the Herrnhut to threaten them or Orthodoxy, nor did they have any idea of the doctrine itself. First, the decree ordered that Countess von Zinzendorf be caught, as the purpose of her stay in St Petersburg in 1743 was unclear. Further, the decree of 1743 was not intended against the few missionaries settled in St Petersburg who were striving to reach Asia through the Russian Empire. The correspondence between Chancellor A. P. Bestuzhev-Rumin and I. A. Cherkasov, Cabinet Minister of Empress Elizaveta Petrovna, reveals that the action taken on the community in 1743 was largely prompted by the foreign policy circumstances. The main threat to the central government was the commissions set up a year earlier by local noble elected bodies, i. e. the Landtags and the Ober-Consistory, to investigate the activities of the Herrnhut communities in Livonia. The activities of the Baltic nobility carried out independently of the imperial centre aroused the gravest suspicions because its specific rights and privileges, though confirmed by the Peace of Nystadt, were kept vague for the St Petersburg authorities by the 1740s. The local nobility, dramatically involved in the activities of the Herrnhut communities in the 1720s–1740s, found themselves in a difficult position, torn between their adherence to the doctrine and the need to remain loyal to the St Petersburg authorities, fulfilling the requirements of the personal decree of 1743.