Томский судья Александр Левберг: грани пособничества большевикам в начале Гражданской войны

Abstract

В 1917 г. советская власть приступила к внедрению новых форм государственных и правовых отношений. Прежняя юстиция подлежала уничтожению, сопровождавшемуся применением насилия, приводившему к расколу в судейском сообществе и существенным изменениям в правовой культуре юристов-практиков, которые были поставлены в ситуацию неизбежного политического и профессионального выбора. В статье через призму жизненной истории одного судьи А. Е. Левберга выявлены служебные траектории сибирских судебных деятелей, поступивших на работу в советские учреждения, мотивы данных поступков и дана оценка применявшимся репрессивным мерам. Исследование позволяет дополнить представления о механизмах революционных трансформаций, внести вклад в объяснение закономерностей функционирования государственно-правовых систем и умножить знания о поведении человека в условиях глубокого социально-политического конфликта. Приоритетное внимание к повседневности и применение микроисторического анализа, а также использование различных по генезису источников, прежде всего периодической печати, материалов личного происхождения и впервые вводимой в научный оборот архивной документации, позволяют всесторонне рассмотреть акты ликвидации дореволюционных судов и случаи перехода их сотрудников на работу к большевикам. Такая служба могла являться не только сознательным участием судебного персонала в строительстве новой власти, но и решением, продиктованным материальной нуждой, позволяющим продолжить судебную практику и исполнить свой профессиональный долг перед обществом. Вероятно, было немало и тех, кто видел свою деятельность в советском госаппарате в качестве подрывной против него. Судейское же сообщество расценивало сотрудничество с Советами как предательство принципов корпоративной солидарности и измену идеалам правосудия. После свержения большевиков служащие судебных ведомств подвергались преследованию. Несмотря на враждебное к себе отношение со стороны общественности и коллег, им удалось избежать наказания: классифицировать их деяния как преступные не позволяла правовая база, а репрессии за нравственный и политический выбор закон не предусматривал.

In 1917, the Soviet regime began to introduce new forms of state and legal relations. The former system of justice was being violently destroyed, which led to a split in the judicial community and caused significant changes in the legal culture of practitioners, who were thrown into unavoidable political and professional choices. In this article, the author refers to the story of judge A. E. Levberg and studies the professional paths of Siberian judicial figures who joined Soviet institutions, finding out the motives governing their actions and evaluating the repressive measures employed. The study makes it possible to add new information to data on the mechanisms of revolutionary transformations, helps explain the patterns of how state legal systems functioned, and increases knowledge about human behaviour during a deep social and political conflict. A central focus on everyday life, micro-historical analysis, and the use of various sources (print media, private sources, and archival documentation introduced into scholarly circulation for the first time) make it possible to comprehensively consider reports on the liquidation of pre-revolutionary courts and the transfer of their employees to work for the Bolsheviks. Such decisions did not ecessarily entail the intentional participation of judicial personnel in the construction of the new regime, as it could have been caused by material need; moreover, it allowed judges to continue their judicial practice and fulfill their professional duty to society. Many might have considered their work in the Soviet state apparatus as subversion against it. The judicial community itself considered cooperation with the Soviets a betrayal of the principles of corporate solidarity and ideals of justice. After the Bolsheviks had been overthrown, their collaborators from among the judiciary were prosecuted. Despite social and professional hostility towards them, these people avoided severe punishment: the legal framework did not classify their actions as a crime, and no provision existed for sanctioning moral or political choices.