Mayakovsky’s Bedbug: Revolution, Time and Utopia

Abstract

In Russia, the very idea of a Communist revolution – from 1905 onwards – meant both hope and dread. This attitude is quite clearly shown in a very significant part of the Russian literary process, from 1908 to the beginning of the Stalin era. An obvious thread, in fact, connects Aleksandr Bogdanov (Red Star, 1908), Evgeny Zamyatin (We, 1921) and Vladimir Mayakovsky (The Bedbug, 1929): the growing awareness that the Communist revolution, as Lenin had conceived it, was little more than a model and that a model could not describe – much less forecast – a complex reality (a complex system) like a social and political one. As a result of this awareness, hope and a dark prophecy (Bogdanov) slowly turn into despair (Mayakovsky). The model is subsumed by Vladimir Mayakovsky’s dystopian satire of The Bedbug and The Bathhouse which propose a new paradigm of dystopia: a bottleneck in the flow of the information produced by blind adherence to a preconceived project that prevents the discovery and the implementation of la volonté générale in so complex a system as human society.

Для периода господства революционных идей в России начала XX в. были характерны противоречивые настроения надежды и страха. Это ярко проявлялось и во многих произведениях русской литературы, начиная с 1908 г. и вплоть до сталинской эпохи. Такие представления были связующей нитью для творчества Александра Богданова (Красная Звезда, 1908), Евгения Замятина (Мы, 1921) и Владимира Маяковского (Клоп, 1929): по их изменениям можно проследить то, как в сознании людей росло убеждение, что коммунистическая революция – всего лишь абстрактная модель. А модель не может описать и, тем более, предсказать сложную реальность, включающую в себя социальную и политическую системы. Из осознания этого факта, по мнению автора, и происходит мрачное пророчество А. Богданова (соединенное с надеждой), которое затем перерастает в отчаяние у В. Маяковского. Эта модель представлена в сатире Маяковского – в «Клопе» и «Бане», в которых возникает новая парадигма антиутопии: информационная ограниченность, вызванная слепым следованием заранее заданному замыслу, препятствует открытию и внедрению volonté générale (всеобщей воли как результата ограничения людьми своих прав) в такой сложной системе как человеческое общество.