Бунт читателя против книги в романе Вс. Бенигсена «ГенАцид»

Abstract

Работа посвящена проблеме происхождения и развертывания в современной литературе мотива бунта героя-читателя против книги: от позднего традиционализма до постмодернизма. Особое внимание уделено роману Вс. Бенигсена «ГенАцид» (2009), анализ которого демонстрирует изменения, связанные с догматом о литературоцентризме в русской культуре рубежа ХХ–ХХI вв. Цель статьи — продемонстрировать специфику отношений читателя и книги, когда, с одной стороны, иллюзии по поводу оправданности жизни по писаному уже разрушены, с другой — книга становится инструментом коммуникации, понимания Иного, причем в роли Другого может выступать и сама литература. Встречи читателя с Иным зачастую определены реакцией словесности на эстетическую теорию времени, что определяет тип героя — профессионального филолога (библиотекарь, писатель, толмач). В романе «ГенАцид» на сюжетном уровне описан эксперимент по внедрению книжного знания и его трагические последствия (бунт, смерть, пожар в библиотеке). Действие подсвечено сюжетами русской классики, образы героев соотносятся с фигурами писателей (от А. Пушкина, Н. Гоголя, Л. Толстого до А. Чехова и М. Горького) и знаменитых литературных персонажей (ключевую позицию занимает образ Чичикова), что открывает перспективу множественности интерпретаций. В исследовании применялись сравнительно-исторический метод в сочетании с комплексным дескриптивным анализом текста. В результате проведенного анализа делается вывод, что насильственное внедрение литературы в бытие отнюдь не гармонизирует его, русская история движется не путем гуманистического постижения Другого, но ознаменована платоновской версией истории — котлованом, или колеей, что демонстрирует логика «ГенАцида». Роман, начавшийся с проекта космизации мира усилиями человека читающего, финализирует картина пепелища. История возвращается вспять, приметы книжного бунта, детали его расследования исчезают, а книжки, уцелевшие после аутодафе, насельники разносят по домам, что обещает повторение очередного бытийного круга, замкнутого на себе самом.

This paper explores the origin and occurrence in modern literature of the motif of the hero-reader’s revolt against the book, from late traditionalism to postmodernism. Special attention is paid to Benigsen’s novel GenAcide, which demonstrates the changes associated with the dogma of literaturocentrism in Russian culture at the turn of the twenty-first century. The article aims to demonstrate the specific relationship between the reader and the book. On the one hand, illusions about living according to what is written have been shattered. On the other hand, the book becomes an instrument of communication and understanding of the Other. Literature itself can play the role of the Other. The reader’s interactions with the Other are frequently influenced by the literary response to the contemporary aesthetic theory, which determines the type of protagonist — a professional philologist (librarian, writer, interpreter). The novel GenAcide depicts an experiment in the introduction of book knowledge and its tragic consequences at the plot level (riot, death, fire in the library). The action is illuminated by the plots of Russian classics, the images of the characters are correlated with the figures of writers (from A. Pushkin, N. Gogol, L. Tolstoy to A. Chekhov and M. Gorky) and famous literary characters (the key position is taken by the image of Chichikov), which opens the prospect of multiple interpretations. The study utilises the comparative-historical method and a comprehensive descriptive analysis of the text. The analysis concludes that forcibly introducing literature into existence does not harmonise it at all. Russian history does not move along the path of humanistic comprehension of the Other but is marked by a Platonic version of history — a pit or a rut, as demonstrated by the logic of GenAcide. The novel, which began with the project of cosmicising the world through the efforts of a man who reads, finishes with a picture of ashes. History is going backwards, the signs of the book riot and the details of its investigation are disappearing, and the books that survived after the auto-da-fe are being taken home by the inhabitants, which promises the repetition of another existential circle, closed in on itself.