Опыт сравнительной демононимии: «дикие люди» Центральной и Западной Европы

Abstract

В ряде традиций низшей мифологии, помимо духов-хозяев ландшафта, флоры, фауны, стихий, болезней, сфер деятельности и т. д., существуют представления о некоем особом антропоморфном существе — «диком человеке». Он скрытно обитает где-то на неосвоенных территориях, иногда вступая в соприкосновение с окрестными жителями. Местными традициями он рассматривается как создание из плоти и крови, отличающееся от «духов» всех разновидностей, но в полной мере не относящееся ни к животным, ни к людям. Представления о нем отражены в текстах фольклорной прозы, в древних и средневековых письменных памятниках, в изобразительных сюжетах, обрядовых практиках и перформансах. В разных регионах «дикий человек» может называться по-своему, однако за этим многообразием стоит ограниченное количество продуктивных моделей, согласно которым персонаж в каждом случае определяется по какому-либо одному доминантному признаку. Изучение подобных моделей способствует определению семантического поля, в котором складывается данный образ, выявлению его этно- и культурно-специфических типов, реконструкции их исторических связей, в конечном счете — пониманию генезиса и развития самого представления о «дикости». У таких названий есть определенный потенциал ономастизации — с одной стороны, образования на их основе топонимов (обычно оронимов), относящихся именно к данному, единичному природному объекту, а с другой — их «индивидуализации», когда в ряде фольклорных и литературных нарративов дикий человек как представитель того или иного типа (один из множества) становится вполне конкретным персонажем, существующим вне общности с другими ему подобными, или обретает статус мифологического «хозяина» остальных диких существ, которые обитают на данной территории, вследствие чего его «родовое» обозначение становится своего рода собственным именем.

In certain traditions of lower mythology, alongside depictions of guardian spirits, protectors of the natural landscape (including flora, fauna, elemental forces, diseases, and spheres of activity) there is mention of an anthropomorphic figure commonly referred to as the “wild man.” This being is believed to inhabit areas untouched by human development, occasionally encountering nearby populations. According to local traditions, the “wild man” is described as a creature of flesh and blood, distinct from all categories of “spirits” but not entirely akin to either animals or humans. His image is found in various cultural expressions, including folklore, ancient and medieval texts, visual art, ritual practices, and performances. Although the “wild man” is known by different names across regions, these variations reflect a limited number of conceptual models, each highlighting a single dominant characteristic. Examining these models allows researchers to defi ne the semantic field in which this image was formed, identify specific ethnic and cultural types, reconstruct historical connections, and ultimately trace the origins and development of the concept of “wildness.” These names also possess notable onomastic potential: they may give rise to toponyms (often oronyms) associated with particular natural landmarks or lead to the “personalization” of the “wild man.” In this context, the figure may represent an outsider living beyond their community or take on the role of a mythological “guardian” of other wild creatures in the region. Thus, the “generic” designation of the wild man can evolve into a kind of proper name.