Кто такой восточнославянский карачун? (слово, имя, персонаж)

Abstract

The paper explores the origin and semantics of the word karachun (korochun) having a vast specter of meanings in East Slavic languages (including Russian). It could mean ‘death’ (especially sudden and violent); serious illness’, ‘the end as a negative result, cessation, exhaustion of something’, ‘evil eye’, ‘evil spirit’; something that carries the idea of “crookedness, bentness” (‘crooked leg, stoop’ in Belarusian dialects, ‘hunched posture, crawling’ in Russian); ‘miser’ and material meanings — ‘crooked tree’, ‘old broom’ (Belarusian dialects). Apart from that, karachun and its phonetic variants have calendar semantics (‘day of the winter solstice’, ‘Christmas holidays (in general)’, ‘Christmas bread’, ‘Christmas tree’, etc.), however, these are mostly spread in the Carpathian-Balkan area and seldom occur in Russian. The authors hypothesize that Karachun1 ‘death, etc.’ and Karahun2 ‘calendar term’ go back to two heterogeneous homonyms: Karachun1 < Proto-Slavic *kъrčiti ‘to bend, to writh’ < *kъrčь / *kъrča ‘convulsions, spasm’; karachun2 < ? Albanian kёrcun (< *karcun) ‘block, stump of a tree’. In addition, the article examines the word karachun from the onomastic perspective — as a name of the mythological character that occurs both in scientific and popular literature and is believed to be an ancient Slavic deity. However, the authors argue that this one is a product of “armchair” mythologists (researchers of the 19th–21st centuries) and the result of an uncritical attitude to sources. In fact, this name belongs to the antagonist of the novel by Mikhail Popov (1770), that was replicated in the popular tales of the 18th century, from which it then migrated to the oral folk tradition (but did not become “active” there).

Статья посвящена слову карачун (корочун), которое в восточнославянских языках (в том числе в русском) имеет богатый семантический спектр и развивает значения ‘смерть (особенно внезапная и насильственная); тяжелые болезни’, ‘«конец» как негативный результат, прекращение, исчерпание чего-л.’, ‘актор проклятий’, ‘злой дух’; значения, объединенные признаком «скрюченности, согнутости» (‘кривоногость, сутулость’ — в белорусских говорах, ‘сгорбленная поза, ползание’ — в русских); значение ‘скупец’ и предметные смыслы — ‘кривое дерево’, ‘старый веник’ (белорусские говоры). Также карачун и его фонетические варианты имеют календарную семантику (‘день зимнего солнцеворота’, ‘рождественские праздники (в целом)’, ‘рождественский хлеб’, ‘рождественское деревце’ и др.), однако в русском языке календарный обрядовый термин представлен очень скупыми фиксациями — он функционирует преимущественно в карпатобалканском ареале. Карачун1 ‘смерть и др.’ и карачун2 ‘календарный термин’, по мысли авторов статьи, восходят к двум гетерогенным омонимам: карачун1 < праслав. *kъrčiti ‘сгибать, искривлять, корчить’ < *kъrčь / *kъrča ‘судорога, спазм, конвульсия’, карачун2 <? алб. kёrcun (< *karcun) ‘пень, чурбан, обрубок дерева’. Кроме того, в статье подробно рассматривается ономастическая «ипостась» слова карачун: из научной и популярной литературы известен мифологический персонаж с таким именем, которому приписывается «статус» древнего славянского божества. Авторы доказывают, что такой персонаж — порождение «кабинетных» мифологов (исследователей XIX–XXI вв.) и результат некритичного отношения к источникам: на самом деле это герой (антагонист) романа М. И. Попова (1770), «растиражированный» еще в XVIII в. и особенную популярность получивший в лубочной сказке, откуда он мигрировал в устную народную традицию (но не стал в ней «активным»).