Названия погостов и истоки термина погост в ойконимии Русского Севера: хронология и эволюция

Abstract

В статье изучаются названия населенных пунктов Русского Севера, включающие слово погост, а также особенности номинации населенных пунктов, определяемых как «погосты» в списках населенных мест второй половины XIX — начала XX в. Рассматривается история слова погост в русском языке, обсуждаются примеры первых упоминаний этого термина в древнерусских текстах, в том числе в топонимическом значении. В качестве источников материала используются данные списков населенных мест Олонецкой (1873 и 1905 гг.), Архангельской (1859), Вологодской (1859) и Новгородской (1911–1912) губерний, а для более позднего времени — данные полевых сборов Топонимической экспедиции Уральского университета 1960–2010-х гг. Привлекаются дополнительные данные из Картотеки топонимов Карелии Института языка, литературы и истории КарНЦ РАН, а также данные исторических карт. В ходе исследования установлено, что, несмотря на исчезновение называемой реалии, термин погост в ойконимии Русского Севера остается достаточно популярным (в процессе современных полевых сборов зафиксировано около 150 названий населенных пунктов, включающих этот термин). Однако распространение слова погост в ойконимии Русского Севера оказывается неравномерным: бо́льшая часть названий фиксируется на западе этой территории, бывшей в прошлом частью Олонецкой и Новгородской губерний, и во многом повторяет распределение, сложившееся еще в середине XIX в., что говорит об устойчивости ойконимической системы. Отдельно обсуждаются модели номинации населенных пунктов, определяемых как «погосты» по спискам населенных мест. Отмечается, что для Вологодской и Новгородской губерний была характерна двухкомпонентная модель, в которой одно слово отсылало к местному топониму (чаще всего к названию реки или ойкониму), а другое — к названию местного храма: Расловский-Воскресенский, пог. (при р. Раславка), Спасо-Нуромский, пог. (при р. Нурма) и мн. др. В Олонецкой и Архангельской губерниях чаще использовалась однокомпонентная модель, причем в Олонецкой губернии название погоста нередко совпадало с названием волости или сельского общества: Мегорский погост, Ундозерский погост и др. Рассматриваются процессы вытеснения термина погост из ойконимии и постепенной замены таких названий топонимами Поповка, Поповское, Поповская, причем на территории Вологодской и Новгородской губерний этот процесс можно видеть уже по спискам населенных мест середины XIX в.

The article considers the composite oikonyms of the Russian North that include the term pogost, as well as the naming patterns used for the settlements defi ned as “pogosts” in the registers of the late 19th — early 20th centuries. The author provides a brief overview of the history of the word pogost in the Russian language and examples of its first attestations in Old Russian texts. The analysed data were retrieved from the settlement registers of the Olonets (for 1873 and 1905), Arkhangelsk (1859), Vologda (1859) and Novgorod (1911–1912) provinces, as well as, for later times, from the collection of field materials of the Ural University Toponymic expedition (1960s–2010s). As additional sources, the author used data from the Karelian Toponyms Card Index (Institute of Language, Literature and History of the KarSC of the RAS) and historical maps. The study found that, despite the disappearance of the corresponding administrative unit, the term pogost is still used in the oikonymy of the Russian North (in modern field data collections, there are records of about 150 settlement names that include this term). However, the spread of the word pogost in the oikonymy of the Russian North turns out to be uneven: most of the names are attested in the west of this territory that was formerly part of the Olonets and Novgorod provinces, and largely refl ects the distribution that developed in the mid-19th century, which indicates to the stability of the oikonymic system. The article also discusses the naming patterns for the settlements defi ned as “pogosts” in the settlement registers of the late 19th — early 20th centuries. It is noted that the Vologda and Novgorod provinces were characterized by a twocomponent pattern, in which one word referred to a local toponym (most often to a river name or an oikonym), and the other to the name of the local church: Raslovsky-Voskresensky pogost (near the Raslavka river), Spaso-Nuromsky pogost (near the Nurma river) and many others. In the Olonets and Arkhangelsk provinces, a one-component pattern was more frequent; interestingly, in the Olonets province, the name of the pogost often coincided with the name of the corresponding parish or the rural community: Megorsky pogost, Undozersky pogost, etc. The author analyses the process of displacement of the term pogost from the settlement names, many of which were gradually replaced with toponyms Popovka, Popovskoe, Popovskaya with the general meaning of ‘related to clergy’. On the territory of the Vologda and Novgorod provinces, this process can already be seen from the settlement registers of the mid-19th century.