Советская наука как социальный проект: особенности и этапы конструирования (1917–1950-е гг.)

Abstract

Концепция советской науки формировалась во многом стихийно. Первоначально, в условиях Гражданской войны наука рассматривалась большевиками как инструмент и способ достижения политических и военных целей. Но, как и с другими объектами социального проектирования — социалистической экономикой, культурой, образованием и т. д., — четких представлений о социалистической науке у них не было. Устойчивым было только мнение о классовом характере буржуазной науки и ее роли, подчиненной интересам капитала и монархии. С учетом этого фактора формировалось отношение новой власти к различным научным направлениям. Больше доверия у большевиков вызывали естественно-научные и технические науки, достижения которых предполагалось «взять такими, какими передает их нам буржуазное наследие». Общественные и гуманитарные науки оценивались резко критически, как в целом враждебные социалистической идее. Советская модель науки окончательно сложилась в 1930-е гг. Она отличалась некоторыми специфическими чертами, во многом определявшими ее достижения и провалы. К ним можно отнести иерархическую, разомкнутую организационную структуру, включающую три сектора науки (ведомственный, академический и вузовский). Кроме того, необходимо отметить такие черты советской науки, как децентрализация, полная зависимость от государства и системы планирования. Тактика государственной поддержки стратегически важных направлений науки и отсутствие альтернативных механизмов финансирования научных исследований способствовали быстрой бюрократизации советской науки, деформации структуры научного знания (дисбаланс между точными, естественными, техническими, общественными и гуманитарными науками по темпам и уровню развития) и приоритету прикладных исследований над фундаментальными. Еще одна особенность — жесткий идеологический контроль научного знания, дополненный репрессиями против «буржуазной» науки и ее представителей, а также запретом (явным и неявным) на прямые контакты, что обусловило замкнутость и низкий уровень мобильности научного сообщества.

The concept of Soviet science was formed in many ways spontaneously. Initially, under the conditions of the Civil War, science was viewed by the Bolsheviks as a tool and a way to achieve political and military goals. But, as with other objects of social design — socialist economy, culture, education, etc. — they did not have clear ideas about socialist science. Only the opinion about the class character of bourgeois science and its role, subordinate to the interests of capital and the monarchy, was stable. Taking this factor into account, the attitude of the new government to various scientific areas was formed. The Bolsheviks had more confidence in the natural and technical sciences, the achievements of which were supposed to be “taken as they are passed on to us by the bourgeois heritage”. The social sciences and humanities were judged sharply critically as, on the whole, hostile to the socialist idea. The Soviet model of science finally took shape in the 1930s. It was distinguished by some specific features that largely determined its achievements and failures. These include a hierarchical, open-ended organisational structure that includes 3 sectors of science (departmental, academic and university). In addition, it is necessary to note such features of Soviet science as decentralisation, complete dependence on the state and the planning system. The tactics of state support for strategically important areas of science and the lack of alternative mechanisms for financing scientific research contributed to the rapid bureaucratisation of Soviet science, deformation of the structure of scientific knowledge (imbalance between the exact, natural, technical, social sciences and the humanities in terms of the pace and level of development) and the priority of applied research over fundamental. And one more feature is the strict ideological control of scientific knowledge, supplemented by repressions against “bourgeois” science and its representatives, as well as the prohibition (explicit and implicit) on direct contacts, which led to the isolation and low level of mobility of the scientific community.